Беглая Русь - Владимир Владыкин

Из поездки вернулся Фёдор недели через две невесёлый, выходит, не увидел в тех краях ничего утешительного. И сёла выглядели хоть и большими, но и там люди тоже перебивались кто как мог, и не было большой надежды на ведение своего хозяйства. А были районы, в которых сёла и хутора до сих пор не оправились от голода, где вымерли почти целые поселения, много было разорённых голодом и мародёрами до такой степени, что казалось от вида заброшенности в них еле теплилась жизнь. И приезжие, видя страшную картину, боялись здесь оседать и уезжали назад как от чумы…

Екатерина послушала страшные рассказы мужа и, обречённо махнув рукой, сказала:

– Теперь, поди, везде одинаково, что же, будем здесь жить и терпеть. Нам это не впервые. Начальство всегда было требовательное, этого я никогда не забуду. А нынче оно подавно норовит выжить за счёт простых людей, и когда им думать о справедливости для всех, а если и будет она когда, то очень не скоро…

– Да, да, не нам достанется; народ, Катя, не просто зажали, в рабов превратили, в послушное стадо животных. Мыслить не дают! – перебил жену Фёдор, стараясь говорить почти шёпотом. – На Украине за критику вождя людей сажали. И это делает советская власть, вот что обидно, а теперь наворочала горы бед, и боится суда народного, вот и зажала клещами. Всюду правят бездушные чиновники-бюрократы, да к тому же далеки от нужд народа! – нервно прибавил он.

– И я бы тебе посоветовала молчать и пожалеть себя и нас…

Фёдор соглашался с женой, однако не выдерживал произвола председателя; и, бывало, доведённый им до крайности, схватывался с Жерновым на наряде, пытаясь доказать, что своим самоуправством только злит людей, отрывает от работы.

– Павел Ефимович, если хочешь чтобы тебя уважали люди – цени прежде всего их труд, но не относись, как к рабам.

– Ишь ты какой, обойдусь без твоих подсказок, Фёдор, лучше иди да паши землю! – бросил высокомерно Жернов. – А то найти на тебя управу недолго… Поездил в поисках сладкой жизни? – ехидно бросил он. – Моя бы воля, я бы тебя загнал куда Макар телят не гонял. Нет, это не про нашего Костылёва. Слыхал такую легенду?.. В старину ею пугали таких, как ты…

– Это и я слышал, так легче всего, Павел Ефимович, как слово не так сказал, значит, враг?

– А зачем тебе на рожон лезть? Работай молчком, и не станешь врагом.

И не зная, как повлиять на самоуправство председателя, Фёдор ещё резче напускался на него дома.

– Какой из него председатель, когда помещики были справедливей, чем этот окаянный самозванец! Вот как власть портит человека! – Кричал он так, будто в этом была виновата жена. – Разве он способен понять трудового человека? Да ни за что! Я думаю, он был приказчиком у помещика. И ведёт себя как кулацкий выкормыш!

– Федя, причём тут я? Зачем ты горло дерёшь? – в оторопи уставилась на мужа Екатерина. – Его теперь не нам судить, коли ему доверили власть… Ему так надобно вести себя перед районом.

– Вот это и плохо! Холуй! А кому, как не нам его судить! – вскричал и притопнул ногой, сжимая до побеления с силой кулаки. Хорошо, что полы в хате были земляные, не загудели, как это бывало при его буйном топоте в деревенской избе. А когда жили в городе на казённой квартире, он держал в узде свой кипучий гнев, так как боялся, чтобы соседи не услышали через стенку. Хотя при Сапунове мужу работалось во сто крат спокойней. Но не все председатели считаются с народом. А то, что Жернов кровосос, пора бы знать давно, тогда как Фёдор думал, будто вставит председателю своего ума. Ещё не было такого, чтобы подчинённый стал для начальника кладезем мудрости. Вот знает же, а всё равно своё доказывает, топает бешено ногами, словно она, жена, виновата в том, что Жернову никого не жалко. А Фёдор выглядел довольно глупо, тщедушно и даже карикатурно.

– Пойми, Федя, ведь ты не член правления, чтобы спорить с председателем; не забывай, что пастух ходит за коровой, а не корова за пастухом.

– Не называй при мне его председателем! – кричал он. – Он сущий зверь, дьявол!

И Екатерина отчаянно хваталась руками за голову, опускала грустные глаза, ей было обидно за Фёдора, что своим криком он сам был похож на него.

– Ой, ой, матушка небесная, оглушил, как чем-то огрел по голове! – причитала почти шёпотом жена, у которой больше не осталось терпения выслушивать порицания мужа..

– Всё, Катя, не буду…

– Да я-то тут причём, вот иди и выпусти весь пар на Жернова.

И она, больше не слушая что он говорил, уходила прочь из хаты, да быстрей на огород, чтобы за работой там успокоиться.

– Совсем с ума спятил, – тихо говорила по пути на огород, где ещё была не убрана кукуруза.

И почти следом он тоже приходил и молча с усердием выламывал початки, словно этим самым хотел повиниться, что повёл перед ней так не сдержанно…

Глава 3

Время неудержимо текло день за днём, месяц за месяцем, и труды людей, поселившихся на отшибе от старого ростовского тракта, тянувшегося на город Новочеркасск, не пропадали даром. Своим старанием они понемногу обживались. Подворье Староумова, огороженное высоким тыном из ветвей жёлтой акации, смотрелось, пожалуй, внушительней, чем у других. По всему было видно, что хозяин старательный, заботливый семьянин, не терявший даром свободной минуты, владевший плотницким ремеслом. Иван Наумович ещё и столярничал, и бондарил, и шорничал, в общем, что только он не делал. К домашней работе он привлекал своего единственного сына Фрола, обучал всему, что могло ему пригодиться в жизни.

Ещё смолоду жена Полина к любой работе почему-то приохочивалась с ленцой или не спешила, словно раздумывала: за то ли дело взялась? Она была поджарая, долговязая, своенравная, выражалась порой грубо, и не терпела, когда супруг, бывало, в любую работу тыкал носом. Но со временем, уяснив норов мужа, втянулась в домашние дела, и опять-таки всё делала как-то неторопливо. А когда муж подгонял, норовила огрызаться, припоминая ему шальную молодость и обзывала то бабником, то кобелём, так как на его совести остались многочисленные супружеские измены. И тем не менее ценила его, как хозяина, у которого в руках все дела спорились. И жила с мужем больше в ладу, чем в розне. Впрочем, бывало всякое, особенно на почве ревности, если узнавала о его шашнях на стороне, тут-то она ему спуску не давала. Но всё это давно осталось в прошлом. Здесь, в степи, жизнь чужбинная брала их в крутой оборот, зажимала хозяйственную хватку в железные клещи, вынуждала быть послушными колхозниками, и кое-как притерпелись с постылым советским укладом.

Единоличную жизнь не сравнить с нынешней, колхозной. До коллективизации, у себя на Орловщине, Староумовы слыли зажиточными, работящими крестьянами. Пять коров держали, да плюс ежегодный от них приплод, два кабана, несколько дюжин птиц, пару гнедых лошадей, да пару орловских рысаков для езды в губернский город. Всё это хозяйство приносило хорошую прибыль, да самих было четыре рта. Потом старик-отец помер, Иван стал хозяином. Вот тогда Иван Наумович женился, это было ещё да революции, а потом забрали на войну с германцем, а перед гражданской был уже дома. Да недолго – красные призвали, он видел за ними силу, приспособился, ненавидя советы. Однако по контузии и ранению отвоевался рано. Взялся восстанавливать домашнее хозяйство, пока был занят своим делом, настала мирная жизнь. Сперва поставил новый дом под железной крышей. И стало год от года подворье крепнуть, обновил весь посевно-уборочный инвентарь, приобрёл лобогрейки, чего раньше не имел, поставил амбары, соорудил ригу, сладил новый заплот, как крепостную стену с воротами. И в конце нэпа завертелась мыслишка купить трактор. Нэп власть свернула, затеяв индустриализацию. Хотя понимал: мечту о тракторе одному пока не осилить; надо было с кем-то скооперироваться; среди зажиточных крестьян тогда это было распространено. В самостийную артель вступали несколько крепких единоличных хозяйств, сообща им многое было под силу. Но объявили окаянную коллективизацию, власти распустили все коммуны и началось разорение всех зажиточных единоличников. Лошади, коровы ушли со дворов первыми, а потом выгребали зерно, целыми стогами увозили сено…

Сначала Староумов противился безудержному произволу, тайком прятал зерно, корма, резал птицу и кабанов, увозил продавать на базар. Однако с двумя тёлками по дороге в город его задержали, заставив вернуть скотину колхозу, не то с плеч полетит его кулацкая башка.

– Только попробуй отдай всё в колхоз, – грозила Полина, сверкая безумно-огненным взором. – Они с умыслом, как злодеи, нагоняют страху, а ты нюни развесил!

– Без тебя знаю… Но с советами шутки плохи – к стенке, и баста! Тут бедой пахнет, ходют страшные слухи: безбожно раскулачивают, угоняют людей, как скот за тридевять земель. А ты дома сидишь, на людей носа не высунешь! Так что в ссылку я не хочу – пусть подавятся…